Чубаров ускорил процесс, проделав оставшийся путь быстрым шагом.

Стекло со стороны водителя было опущено, Чубаров почти засунул в окно голову:

– Документы!

Розен уже держал наготове раскрытое удостоверение.

Чубаров вгляделся в него, потом взял в руки.

– Быстрее, – мягко посоветовал ему Розен. – Быстрее можешь?

Инспектор не ответил. Вернув удостоверение, он нехотя козырнул.

– Можете ехать.

Провожая глазами «девятку», к Чубарову подошел напарник.

– Кто это был?

Чубаров сплюнул себе под ноги.

– Бывший кагэбэшник. Сука. И знаешь, в каком звании?

– Ну?

– Генерал-майор.

– Иди ты!

– Я ж его удостоверение в руках держал.

– Сколько же ему лет?

– Кому?

– Ну, генералу?

Чубаров пожал плечами.

– На вид лет семьдесят.

Розен проехал кинотеатр, свернул с дороги и остановился. Дом 131а находился в следующем дворе. Похлопав себя по карману и убедившись, что сотовый телефон при нем, он вышел из машины.

Время было хорошее: темно, люди разбежались по норам-квартирам. И только один человек шел впереди него. Розен даже не напрягся, автоматически, с точностью до сантиметра определяя его рост – 178. На шесть сантиметров ниже того, кто был ему нужен. Кроме того, парень обернулся, бросив мимолетный взгляд на Германа, и несколько дольше задержав его на машине.

Розен усмехнулся: давай, попробуй.

Он обогнал одинокого пешехода, когда до дома следователя оставалось около пятидесяти метров.

Подходя к углу дома, он вынул из кармана сотовый телефон и на ходу набрал номер подполковника. Занято. Нажав клавишу автодозвона, он завернул за угол. Из будки телефона-автомата, стоящей сразу за углом, Герман услышал незнакомый голос:

– Михаил Анатольевич, здравствуйте. Это Антон Никишин.

Розен нисколько не удивился. Он только успел подумать, что это очень хорошо. Очень. Он неторопливо положил телефон в карман и потянул из кобуры «хеклер».

Герман Розен, выполняя подобные задания, никогда не получал за них денег. Их он просто не просил. В 1944 году он вошел в состав оперативно-розыскной группы «СМЕРШ» 49-й армии Западного фронта и носил погоны вплоть до весны 1985-го, когда ему исполнилось ровно 60 лет. Он дослужился до полковника КГБ, но «за заслуги» его отправили на пенсию в звании генерал-майора.

По натуре Розен был стервятником. Пять лет, уже будучи на пенсии, он безвозмездно проработал на одного «хозяина» в чине полковника (который с удивлением принял предложение генерал-майора), потом три года на другого, майора Сельдина. Сельдин передал Розена, как эстафету, Рябову.

Он всегда работал только на одного человека. Казалось, в этом не было логики, учитывая сущность Розена. Это только на первый взгляд. На самом деле здесь четко прослеживалась его значимость: один человек – значит нечастые, пожалуй, редкие задания, сложные, посильные только ему. Он представлял себя последней инстанцией. Порой месяцами ожидая задания, для самого себя он становился все ценнее. И что удивительно: он всегда находился в готовности. Мозг Розена был болен, что не мешало Герману Александровичу оставаться человеком хладнокровным и хитрым.

В неполных 72 года Герман выглядел крепким стариком, стрелял так, что многие лучшие стрелки из комитетчиков позавидовали бы ему.

Обычно подобные задания, например, ликвидацию, органы безопасности поручали своим агентам из числа бывших заключенных, в свое время завербованных ими. Их плата была небольшой. Агенту давали наводку, деньги, если нужно, суточные и какой-нибудь «коцаный» пистолет. Впрочем, агент мог использовать собственное оружие. Так было двадцать лет назад, десять, пять… Сейчас задарма работать не будут даже агенты с намордником и на коротком поводке. Да и того отдела (Исполнительный отдел «В») больше не было, он трансформировался в частную фирму, цены в которой были весьма высоки. Все равно, за деньги или еще как-то, ФСБ из положения выходила всегда. И никто не узнает, был ли Герман Розен одним из волков-одиночек, нажимающих на спусковой крючок лишь потому, что в этом они видели смысл своего бытия; опустишь руку, не ощутишь под мышкой привычного холода металла – и все, конец. Наверное, только на этом держался дух в тщедушном на вид Розене.

Лежа в кармане, телефон продолжал дозваниваться Рябову, а сухая рука Розена взялась за удобную рукоятку пистолета, одновременно нажимая на специальную клавишу для предварительного поджатия боевой пружины. После этого действия давление на спусковой крючок требовалось минимальное: только легкое нажатие пальца.

Прежде чем вынести пистолет на уровень глаз, Герман Александрович ощупал колючими глазками темное пространство двора. О Никишине он не беспокоился, он уже его. Тихо, безлюдно, только вдалеке, возле первого подъезда, было заметно какое-то движение: то ли кто-то с собакой задержался, то ли подвыпивший упал и теперь пытается подняться на ноги.

Антон тоже заметил Розена. Он по-прежнему держал трубку возле уха, и, похоже, еще ничего не понимал. Перед ним стоял всего лишь небольшого роста старик, державший руку под пиджаком. Скорее всего полез за записной книжкой, чтобы кому-то позвонить.

Розен задержал взгляд на первом подъезде, где продолжалась непонятная возня, и, посчитав, что ему ничто не мешает, быстрым движением вытащил пистолет.

Приготовления эти могли показаться чересчур долгими, однако они подходили именно к сложившейся обстановке; будь сейчас день, множество прохожих, действия Розена были бы совсем другими, хотя и с тем же результатом. Однажды он настиг свою жертву в толпе и, когда сделал свое дело, прошел сквозь эту толпу, как горячий нож в масло. Он изучил свою профессию, знал множество факторов, при которых подходил один вариант, но нельзя было применять другой. Он не был артистом, и тот миг, когда он нажимал на спусковой крючок, не становился кульминационным. Для него был важен сам процесс в целом, начиная со звонка заказчика.

Предвосхищая события, Герман подумал, что у него есть два варианта для доклада о выполнении задания: воспользоваться телефоном-автоматом, благо номер Рябова был уже набран, или передать короткое сообщение по своему телефону, который продолжал работать в режиме автодозвона.

Ладно, там видно будет, подумал Герман, поймав на мгновение широко открытые глаза Антона. Мушка «хеклера» точно совпала с переносицей беглеца.

Рябов застыл на месте с телефонной трубкой. Выйти из кратковременного рауша [4] ему помогли две мысли: «у него безвыходное положение» (это про Антона), и «мой дом – моя крепость» (это про себя). Действительно, какого черта он сходит с ума! Просто он устал. И это не Антон Никишин оказывает на него давление, а он сам создает благоприятные условия для психологического прессинга. Он практически открылся, лишил себя защиты, как если бы в сильный мороз разделся догола. Зачем?! Стоит только одеться, и все!

Рябов накинул на плечи воображаемую шубу, быстро приходя в себя. Даже больше: он почувствовал подъем, физический и душевный. И позавидовал спортсменам, принимающим перед соревнованиями допинг: следователю показалось, что именно так они чувствуют себя после использования препарата. Сейчас он был на голову выше себя.

Рябов вспомнил только о допинге, не подумав об адреналине, который он гонял туда-сюда почти сутки.

– Антон Никишин? – спросил он. Голос его прозвучал суховато. – Я слушаю вас… Что же вы молчите?.. Алло?.. Алло?

Рябов дунул в трубку. На линии, по-видимому, были помехи: слышался фон, потрескивание, посторонние шумы.

– Алло!!

Никишин молчал.

«Ну где он, кость поперек горла?!»

– Алло! Вам надлежит срочно прибыть в ближайшее отделение милиции. Это в ваших же интересах.

«Ну где он, черт побери!»

Рябов снова дунул в трубку, ему даже показалось, что он почувствовал сквозняк в ухе.

Если Никишин находится рядом с его домом, то ему уже не уйти: совсем скоро здесь будет группа захвата, да к тому же патрульно-постовая служба оповещена, они тоже на пути в этот район, не говоря уже о местных милиционерах.